Есть у меня уже и новости. Разместил я свои письма на сайте Академии Астрологии, пусть народ читает. Пришли уже отзывы.
Вот что написал мне один из корреспондентов:
Михаил,
Чего же вы не написали в статье, что хвалимый вашим оппонентом Кеплер
попросту украл свои законы у «заклятого» астролога Тихо Браге, а слово
«математика» в ранешние времена означала то же самое, что сейчас означает
слово «астрология». Что высшая математика, на которую опирается вся
современная наука, включая и астрономию, своим возникновением всецело
обязана нуждам астрологии. Наконец, вы не упомянули о том, что астрологией
«злоупотребляли» А.Эйнштейн и многие другие ученые, сделавшие современную
физику и в значительной мере – современную астрофизику.
Кеплер законы свои, по-моему, всё же не крал, но, конечно, вывел их, используя материал многолетних наблюдений Тихо Браге. А вот насчёт Эйнштейна интересно. Честно говоря, не знал за ним такого греха. Но рекомендовал бы Комиссии по борьбе с лженаукой РАН проверить информацию и, если подтвердится, гнать этого Эйнштейна из физики со всеми его трудами, чтоб другим неповадно было.
Но вернёмся к нашим европейским учёным. Помнится, Вы писали о границе между астрологией и европейской наукой. И мы, астрологи, по Вашей и не только Вашей воле оказались по сю сторону «железного занавеса», который так бдительно охраняют академики-пограничники из вышеупомянутой Комиссии по борьбе, а наука – по ту. А ведь астрологи – народ любознательный и нам ужасно хочется узнать, как они там живут в своей загранице, эти таинственные иностранцы-учёные, чем дышат, каким богам молятся. Действительно, а какой у евронауки «Символ веры»? Что она выставляет в качестве непреодолимого разногласия между «нашими» и «Вашими»?
«Символ веры» евронауки
Я уже высказал, разбирая первую главу Вашей статьи, гипотезу об идеологической борьбе. Суть этой гипотезы в том, что европейская наука, кроме познания мира и прочих своих дел, занята ещё одной работой, а именно – распространением и утверждением в мире новой идеологии. Новой, конечно, по историческим масштабам. Потому что эта её идеологическая активность продолжается уже более четырёхсот лет. Если предъявить это утверждение представителям официальной науки, они ответят примерно в таком тоне: «Да за кого вы нас принимаете! Это дело религии и политики, а мы беспристрастно познаём мир. И честно рассказываем людям, как этот мир устроен на самом деле, избавляя их от заблуждений и суеверий».
Если Вы не готовы подписаться под этим высказыванием, срочно шлите телеграмму, я публично откажусь от такой клеветы в адрес науки. Да нет, конечно же, Вы с этим согласитесь – это видно из любой главы Вашей статьи.
Я повторю основные идейные положения официальной науки:
1. Наука (подразумевается, евронаука) объективно и беспристрастно познаёт мир;
2. Это процесс познания опирается на твёрдо установленные факты;
3. Наука не основывается ни на каких догмах, только на фактах;
4. Факты эти получены из наблюдений и экспериментов, неоднократно повторенных и проверенных;
5. На основе этих экспериментов создаются теории и модели явлений, которые уточняют и модернизируют при появлении новых фактов;
6. Знания, полученные в результате этого процесса познания, становятся общим достоянием человечества;
7. Наука ничего не навязывает, она только распространяет полученные знания, помогая людям преодолевать заблуждения и суеверия.
Вот он – научный «Символ веры». Я уверен, Вы под ним подпишетесь.
Да вот же цитаты из Вашего трактата о «лженауке»:
Современная наука опирается на твердо установленные факты; в этом ее сила, в этом же ее ограниченность. Пока нет надежных экспериментальных или наблюдательных фактов, ученый не может заниматься фантазиями; (из третьей главы – М. Л.)
… основанные на законах физики инженерные разработки ежедневно и ежечасно тестируют эти законы, проверяют их в самых разных сочетаниях, в новых неожиданных условиях. Как только в работе наших машин или в наблюдаемых природных явлениях возникает хотя бы намек на расхождение с существующей научной теорией, ее сейчас же модернизируют, обобщают или даже отвергают вовсе. Экспериментаторы постоянно соревнуются в том, кто первым заметит этот «намек», а теоретики – в том, кто на основании обнаруженного «намека» предложит более точную модель явления. (из третьей главы – М. Л.)
ученые – скептики, а верующие – догматики (из шестой главы – М. Л.)
Ваши же высказывания подтверждают, что я правильно понял Вашу точку зрения на европейскую науку. Именно это и утверждает официальная наука, тем более что Вы в своих статьях представляете официальную науку. А зачем я всё это говорю? Ведь это всё общеизвестно и соответствует истине. – Да, это общеизвестно, нам это в школах объясняют, в институтах и всюду мы это читаем. А вот насколько соответствует истине – это ещё вопрос!
Впрочем, есть один критерий истины, которому данный «Символ евронаучной веры» вполне соответствует, его приводит Олдос Хаксли в своём фантастическом романе «О дивный новый мир» (СПб.: Амфора, 1999):
Студенты кивнули в знак полного согласия с утверждением, которое от шестидесяти двух с лишним тысяч повторений … сделалось не просто справедливым, а стало истиной бесспорной, самоочевидной и не требующей доказательств.
И в другом месте:
Шестьдесят две тысячи четыреста повторений – и готова истина!
Согласно этому критерию, все семь пунктов «Символа веры» – истина бесспорная, самоочевидная и не требующая доказательств: повторяли их куда больше шестидесяти двух тысяч раз. Однако тех, кто не хочет жить в этом дивном новом мире, такие критерии не устраивают. А если посмотреть на вопрос непредвзято, мы видим совсем другое.
Начнём с пунктов 2 – 5 этого «Символа веры», которые касаются фактов:
2. Процесс познания опирается на твёрдо установленные факты;
3. Наука не основывается ни на каких догмах, только на фактах;
4. Факты эти получены из наблюдений и экспериментов, неоднократно повторенных и проверенных;
5. На основе этих экспериментов создаются теории и модели явлений, которые уточняют и модернизируют при появлении новых фактов.
Начнём с того, что в природе не существует никаких фактов. Непрерывный поток впечатлений, воспринимаемый нами, ещё нужно разделить на отдельные элементы, прежде чем говорить о каких-либо фактах. Наше мышление и занято этой работой – оно выделяет элементы из потока восприятия.
Есть априорные формы восприятия, то есть формы, существующие до восприятия или возникающие в момент восприятия, но никак не следующие из самого восприятия. Европа поняла это с помощью Канта, а в Индии на две с половиной тысячи лет раньше. По крайней мере, априорность времени и пространства отмечена ещё в ранних буддийских сутрах: там сказано, что время и пространство рождаются из ума человека, а мир – только непрерывный поток дхарм (мельчайших частиц неведомо чего).
В общем, до фактов в мышлении должна существовать какая-то структура, которая эти факты выделяет. Поясню на примере. Мы видим семь цветов радуги – это «наблюдаемый факт». Но, например, красный цвет можно разложить на отдельные цвета (алый, кумачовый и т. д.) и тогда будет не семь цветов, а больше и это тоже будет «наблюдаемый факт». К примеру, у китайцев в радуге не семь цветов, а, кажется, четыре. Но это связано не с особенностями их зрения, а с особенностями их языка – в китайском языке только четыре слова для обозначения цветов радуги и они объединяют оранжевый с красным, считая их одним и тем же цветом.
Одним словом, чтобы выделять факты, нужна хоть какая-то изначальная структура мышления, позволяющая это делать. И, как мы видим на опыте человеческой жизни, в нашем мышлении такая структура изначально присутствует. В дальнейшем она развивается и усложняется на базе индивидуального и коллективного опыта.
Опыт этот тоже должен быть как-то структурирован и язык, которым мы пользуемся, помогает нам его структурировать. Всё это ясно, стоит только как следует подумать на эту тему. Но не я один такой умный, до меня это поняли европейские философы, а задолго до них – восточные, особенно, чань-буддийские Учителя. Ну, на чань-буддистов в дискуссии с еврорационалистом ссылаться, как я понимаю, не стоит, поскольку чань-буддисты все как один мистики, а значит, злейшие враги евронауки (хотя, сами они об этом не знают). Но на известных европейских философов я сослаться не премину – все они выросли в лоне европейской культуры и науки и этой же самой наукой признаны в качестве авторитетов. Хотя, разумеется, евронаука и не подозревала, каких змей она согревала на своей евронаучной груди. Так что же эти змеи пишут?
Во-первых, все как один философы второй половины ХХ века объявляют, что нет никаких самостоятельных фактов, все факты теоретически нагружены. Что это означает? Джон Локк и его последователи в далёком семнадцатом веке могли полагать, что изначально человеческий разум – чистая доска (tabula rasa), а лучше сказать, пустая бадья, в которую через органы чувств вливается знание. Карл Поппер называет это «бадейной теорией сознания». Вот что он пишет по поводу такого взгляда на наше сознание:
Эту теорию можно изложить и следующим образом. Чувственные данные вливаются в бадью через семь хорошо известных отверстий – два глаза, два уха, один нос с двумя ноздрями и рот, а также через кожу – орган осязания. В бадье они усваиваются, а конкретнее – связываются, ассоциируются друг с другом и классифицируются. А затем из тех данных, которые неоднократно повторяются, мы получаем – путем повторения, ассоциации, обобщения и индукции – наши научные теории.
Бадейная теория, или обсервационизм, является стандартной теорией познания от Аристотеля до некоторых моих современников, например, Бертрана Рассела, великого эволюциониста Дж. Б. С. Холдейна или Рудольфа Карнапа.
Эту теорию разделяет и первый встречный.
Вроде бы ничего страшного, но дальше он продолжает:
Каждый аспект джастификационистской и обсервационистской философии познания ошибочен:
1. Чувственных данных и тому подобных переживаний (experiences) не существует.
2. Ассоциаций не существует.
3. Индукции путем повторения или обобщения не существует.
4. Наши восприятия могут нас обманывать.
5. Обсервационизм, или бадейная теория – это теория, утверждающая, что знания могут вливаться в бадью снаружи через наши органы чувств. На самом же деле мы, организмы, чрезвычайно активны в приобретении знания – может быть даже более активны, чем в приобретении пищи. Информация не вливается в нас из окружающей среды. Это мы исследуем окружающую среду и активно высасываем из нее информацию, как и пищу. А люди не только активны, но иногда и критичны.
(Карл Р. Поппер. Эволюционная эпистемология)
Я не буду приводить здесь аргументы Поппера. Всякий интересующийся может легко найти их в Интернете. Дам ссылки:
http://www.tuad.nsk.ru/~history/Author/Engl/P/PopperK/epis.html а также:
http://www.keldysh.ru/pages/mrbur-web/philosophy/popper.html
Дальше можно делать некоторые выводы:
Если вы настаиваете на строгом доказательстве (или строгом опровержении) в области эмпирических наук, то вы никогда не сможете извлечь из опыта какую-либо пользу и никогда не познаете меру своего заблуждения.
(Карл Р. Поппер. Логика и рост научного знания. «Прогресс», Москва, 1983)
В естественных науках даже в большей степени, чем в остальных, нужна какая-то теория, до того, как начинать какое-либо исследование. Наиболее ярко это видно из истории физики. Галилей, считающийся основоположником физического метода, исходил как раз из теории и только потом конструировал на её основе эксперимент. Подробнее об этом ниже. И если присмотреться, вся европейская физика так и развивалась: сначала, исходя из некоторой логики строилась теория, потом из неё – всё остальное: эксперимент, более развитая теория и т. д.
Из всего сказанного вытекает, что второй и третий члены (пункты) евронаучного «Символа веры»:
2. Процесс познания опирается на твёрдо установленные факты;
3. Наука не основывается ни на каких догмах, только на фактах.
принципиально неверны. Теории не вытекают из фактов, наоборот, факты выделяются из непрерывного потока восприятия на основании некоторой изначальной теории. Проще говоря: не теории растут из фактов, а факты из теорий. И никакого независимого наблюдения нет. Поппер любил демонстрировать своим студентам это следующим образом. Посередине лекции он говорил: «А теперь давайте пять минут ничего не будем делать, просто посидим молча и понаблюдаем». И обязательно какой-нибудь старательный студент спрашивал: «А что надо наблюдать?», – и нужный эффект был достигнут. Наблюдение – это не медитативное созерцание, из которого ни одной физической теории не выведешь.
Прежде, чем наблюдать, надо знать, что наблюдать, то есть нужна какая-то теория. Так что Ваше утверждение:
Современная наука опирается на твердо установленные факты; в этом ее сила, в этом же ее ограниченность. Пока нет надежных экспериментальных или наблюдательных фактов, ученый не может заниматься фантазиями; (из третьей главы – М. Л.)
основано на устаревших представлениях. Ограниченность и сила евронауки вовсе не в прочных фактах, а совсем в другом. Ограниченность науки – в тех правилах игры (парадигме) которые исторически сложились и которым учёные фанатически следуют. А сила? – Что считать силой: эффективное создание машин и механизмов или решение реальных проблем, а не тех которые придуманы самими учёными?
В любом случае, порядок развития научного знания прямо противоположен тому, который Вы нам изображаете. И если бы об этом писал один Поппер! Нет, как назло, все современные философы науки с этим согласны. О том, что из восприятия никакого знания вывести невозможно говорил ещё Парменид: «У большинства смертных нет ничего в их заблуждающемся уме, кроме того, что попало туда через их заблуждающиеся органы чувств». А вот что Эйнштейн – физик, который умел мыслить не только физически, – пишет в письме к Попперу:
Я думаю (подобно Вам, между прочим), что теория не может быть получена из результатов наблюдений, но может быть только изобретена
(Эйнштейновский сборник. Москва, Наука, 1974)
Не верится? – Можно привести примеры из истории физики, коих множество. Но, чтобы не утруждать Вас скучным перечнем, я возьму только один: закон Авогадро – весьма важный закон для естественных наук. Исходя из своего закона, Амедео Авогадро разработал метод определения молекулярного и атомного весов, а на этом методе выросли огромные куски химии и физики. Согласно этому закону в одинаковых объемах газов при одинаковых значениях температуры и давления содержится одинаковое количество молекул. А как этот закон «открыт»? Может быть, Авогадро отмерял определённый объём газа при определённой температуре, а затем пересчитывал все молекулы, которые в нём находятся? На сегодняшний момент число Авогадро считают примерно равным 6 х 1023 молекул. И если он в секунду вынимал из газа по одной молекуле и откладывал её в сторону, то на такой пересчёт ему потребовалось бы примерно 2 х 1016 лет. Я грубо считаю, но зато не учитываю время на сон, еду и отдых. А отдых нужен, ведь таскать молекулы поштучно – занятие очень утомительное. Миллиард = 109, значит, счёт занял больше двух десятков миллионов миллиардов лет, то есть начал считать Амедео Авогадро задолго до Большого Взрыва (или до сотворения мира) и с трудом уложился к восемнадцатому веку.
Ладно, не буду больше развлекаться. Совершенно очевидно, что подобные законы не открывают, а устанавливают волевым способом – точно так же, как и юридические законы. Физики совместными усилиями придумали модель идеального газа и теперь вовсю с ней работают. И так во всём. Просто мы слишком погружены в культуру, которая сформировалась, в том числе и под сильнейшим влиянием физики, и уже не задумываемся об условности основных представлений этой культуры.
Так, что основные, самые фундаментальные теории не «открывают», а создают, творят. Это и понятно, поскольку «чистых», совершенно объективных, ни от чего не зависящих наблюдений не существует. Но философы увидели, что нет не только «чистых» наблюдений – нет и «чистых», не зависящих от первоначальной теории экспериментов:
В многочисленных исследованиях к середине ХХ века было показано, что такого языка (чистого от теории языка наблюдений – М. Л.) в научном познании просто не существует. Тот слой знания (тот язык), который выполняет в науке функцию описания эмпирических данных … всегда теоретически нагружен, ибо, на что указывал ещё Дюгем, большинство измерений в естественной науке, например, такие, как сила, масса, электрический заряд в физике, осмысленны только внутри соответствующих теоретических систем (механики, электродинамики), а многие измерительные приборы устроены достаточно сложно и используют различные физические принципы.
(Философия науки. Под ред. д.ф.н. А. И. Липкина. ЭКСМО, Москва, 2007 – стр. 150)
Хочу добавить к этому кое-что о приборах. Боюсь утомить Вас пространной цитатой, но всё же приведу её:
О том, насколько нетривиальные проблемы возникают при переходе к использованию приборов, говорят те трудности, которые пришлось преодолеть Галилею, чтобы доказать правомерность применения зрительной трубы для наблюдения пятен на солнце. После Галилея подобное обращение с приборами стало нормой, а связанные с этим нетривиальные проблемы были забыты вплоть до появления квантовой механики. В последней, в связи с этой забывчивостью, возникли мифы об активной роли наблюдателя в квантовой механике, об особости квантовой механики, поскольку она имеет дело, мол, с непосредственно не наблюдаемыми объектами. «Однако небольшой философский анализ, – говорит философ А. Л. Никифоров, – тотчас обнаруживает, что здесь нет ни простоты, ни ясности. Дело в том, что весьма неясным оказывается основное понятие наблюдаемости… Встаёт вопрос: можно ли использовать при наблюдении приборы? … Приходится допускать использование приборов при наблюдении. Однако в этом случае граница между наблюдаемым и ненаблюдаемым становится совершенно неопределённой. Наблюдаем ли мы колебания температуры атмосферного воздуха, когда следим за повышением или понижением столбика ртути в термометре?»
(А. И. Липкин. Модели современной физики (взгляд изнутри и извне). «Гнозис», Москва, 1999 – стр. 14)
Глубоко копают философы! Я и сам сначала не понял, в чём вопрос. Это же совершенно очевидно, что термометр показывает температуру! – Да, я тоже впитал в себя всю систему понятий культуры, в которой вырос, и для меня все они совершенно естественны. Но философы заставили меня задуматься. Да нет же никакой температуры, если нет термометра! Есть только ощущения «тепло», «холодно», «горячо», «теплее», «холоднее», которые, как я знаю на собственном опыте, очень сильно зависят от моего физического и психического состояния.
Ещё можно увидеть, как кипит вода и тает лёд, – но никаких градусов. А для того, чтобы говорить о «температуре», надо иметь какой-то точный прибор, шкалу, точки отсчёта, то есть другой термометр. И мы никак не можем обосновывать работу одного термометра без какого-либо другого термометра. Физики ввели понятие температуры, придумали прибор, в котором что-то меняется при нагревании и охлаждении, и сказали – это и есть температура, которую он измеряет. А что он «измеряет» и что там на самом деле, никто не может сказать, если изначально не примет на веру «теорию термометра».
Цельсий взял в качестве двух точек отсчёта точку кипения воды и точку таяния льда, замерил положение ртутного (или какого-то другого) столбика и разделил длину столбика на сто. Но может быть, высота столбика зависит не только от тепла? – Конечно, не только: она зависит от погоды, от места, где происходит измерение. Погода связана ещё с одной физической величиной – с атмосферным давлением, и высота места с ним связана. И с чем ещё связана – неизвестно, например, с наличием примесей в ртути. А может быть, с фазами Луны – кто знает? Поразмышляв над этим, мы понимаем, что температура – это придуманное идеальное понятие, а способ её измерения – придуманная идеальная процедура.
То есть, и сам эксперимент, и его результаты зависят от изначальной теории. Выводы из этого для «научной» идеологии, которую Вы исповедуете, сокрушительны. Привожу их в изложении Имре Лакатоса:
Все теории в равной степени не могут иметь доказательного обоснования ...
… никакое фактуальное предложение не может быть доказательно обосновано экспериментом …
Следовательно, мы не можем не только доказательно обосновывать теории, но и опровергнуть их. (Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. http://www.philosophy.ru/library/lakat/01/2.html )
Как сговорились! И что самое обидное – эти философы между собой спорят, опровергают друг друга, а в том, что касается экспериментального обоснования теорий, все друг с другом согласны. И приходится им доверять – уж очень основательные у них аргументы, а значит, следует отвергнуть и пункты 4 – 5 научного «Символа веры»:
3. Факты получены из наблюдений и экспериментов, неоднократно повторенных и проверенных;
4. На основе этих экспериментов создаются теории и модели явлений, которые уточняют и модернизируют при появлении новых фактов.
Можно сослаться и на Куна, который показывает, что в науке сначала вырабатываются правила игры (парадигма), а потом уже все исследователи и исследования следуют этим правилам.
В общем, все пришли к единому выводу: сначала возникает некоторая теория (структура мышления), а потом с помощью опыта эта теория развивается и усложняется. Зашатался и пункт 1: «Наука объективно и беспристрастно познаёт мир». Само понятие объективного и беспристрастного познания становится бессмысленным, когда мы понимаем, что любое познание зависит от изначальных посылок. А эти посылки, как уже было писано в предыдущем письме, весьма сильно зависят от культуры, в которой это самое познание происходит. В данном случае зависит от особенностей мышления европейской культуры.
Я вижу здесь сходство с историей СССР: пока наши доблестные чекисты бдительно охраняли границы от проникновения вражеских элементов, внутри страны выросли диссиденты, подкопавшиеся под официальную идеологию и в итоге разрушившие СССР. Так и здесь: пока Ваши единомышленники охраняли пресловутую границу между наукой и «лженаукой», внутри выросли свои «научные» еретики, и непонятно, кто для Вашей идеологии страшнее – «лжеучёные» или еретики-философы. Может быть, здесь действует ещё не открытый физиками закон природы?
Теперь Вы понимаете, что я не случайно сравнил этих философов со змеями, которых евронаука пригрела на своей груди, давая им звания профессоров и приглашая работать в лучшие учебные заведения. И ведь Лакатоса наша с Вами Альма Матер выкормила – он в МГУ в аспирантуре учился. Правда, скоро бдительные венгерские чекисты всё-таки распознали в нём внутреннего врага, так что три годика он посидел. Выходит, мало сидел, раз такое пишет. А я ведь ещё лучшие места из Фейерабенда не цитировал – а он самый большой еретик из всех. Но лишить Вас удовольствия почитать Фейерабенда я не могу – обязательно приведу его в соответствующем месте.
А чтобы показать, что получается в результате, приведу только один пример, но зато очень яркий. В своё время нас заставляли читать Энгельса «Диалектика природы», в которой автор писал об открытии закона сохранения энергии. Этот закон, по его словам, был великим достижением европейской науки и заодно мощным обоснованием материалистической доктрины. Я даже читал, не помню у Энгельса или где-то ещё, какие научные усилия потребовались для открытия этого закона, какие эксперименты его доказывали. Конечно, стоит заметить, что закон, открытый с помощью грубых приборов в лабораториях, вряд ли можно распространять на всю Вселенную и делать из этого идеологические выводы. Но, как оказалось позже, дело обстояло ещё увлекательнее. В начале ХХ века Эмми Нётер – блестящий математик, ученица великого Гильберта – доказала, что закон сохранения энергии вместе с двумя другими фундаментальными законами ньютоновой механики (законом сохранения импульса и законом сохранения момента количества движения) можно чисто математически вывести из тогдашних представлений о пространстве и времени.
Пространство представлялось механикам того времени однородным и изотропным, а время – однородным. Это означает, что все точки пространства и все моменты времени одинаковы и не имеют никаких особых свойств – это однородность. Изотропность пространства означает, что в пространстве все направления равнозначны: выделенных, особых направлений нет. Представления эти вытекали из евклидовой геометрии, на основе которой строилась механика, а затем и вся физика.
Из теоремы Нётер получается, что не нужны были эти десятки или сотни физиков, одни из которых доказывали закон сохранения энергии, а другие его проверяли, не нужны были все их приборы и лаборатории. Достаточно было одного или двух математиков, толстой стопки чистой бумаги и нескольких карандашей – с точки зрения экономии средств это куда лучше. Этот раздел физики оказался некоторым подобием собаки, кусающей себя за хвост. Так что правы наши философы-еретики (впрочем, сейчас правоверные только в научных отстойниках остались) – все экспериментальные факты здесь прекрасно вытекали из теории, а не наоборот. Но признать это, значит отказаться от притязаний на единственно верное и универсальное учение и согласиться с тем, что из других теорий могут вытекать факты ничуть не хуже. А на это идеологи от науки пойти не могут.
И что важно: от однородности пространства физика уже отказалась – Эйнштейн помог. А вот от однородности времени – ещё нет. А мы, «лжеучёные», вообще никогда не верили в однородность времени. Для физика все моменты одинаковы, различны лишь события, которые в эти моменты происходят. А для астролога каждый момент обладает своими уникальными и неповторимыми свойствами и произойти в этот момент может только то, что эти свойства позволяют.
Из всего сказанного можно сделать выводы относительно так называемых «фактов»: именно изначальная теория, из которой потом вырастает «большая» теория, определяет, что надо наблюдать, как надо наблюдать, какие явления превращаются в «научные факты», а какие можно просто не видеть. Более подробно о том, как наука работает с фактами, я напишу в последующих письмах. А пока поговорим об этой изначальной теории. Конечно, изначальная теория – вещь сложная, она подобна айсбергу, у которого видна только одна десятая, а остальные девять десятых скрыты в глубине. На поверхности видно что-то вроде Куновской парадигмы. Парадигма – это правила игры, по которым сегодня играют учёные данного раздела науки. Парадигма время от времени меняется под давлением новых наблюдений, и это называют революцией в науке. Но, пройдя через все научные революции и поменяв многое в своих теориях и методах, естественные науки сохранили свой взгляд на мир. А это значит, что меняется только то, что на поверхности, а то, что в глубине, остаётся прежним. Что это за взгляд, из которого растёт вся евронаука, – это особая тема, об этом я пишу ниже. А пока подведём итоги.
С помощью философов мы расправились и с первым пунктом «Символа веры» евронауки: об объективном и беспристрастном научном познании. Ясно, что априорный (изначальный, до опыта) подход к познанию, априорная теория объективными и беспристрастными быть не могут: они зависят от вкусов основоположников, от культуры, в которой всё это происходит, от традиции, от политических пристрастий и т.д. – от чего угодно. Таким образом, все пять первых пунктов оказались неверными.
Напомню их:
1. Наука (подразумевается, евронаука) объективно и беспристрастно познаёт мир;
2. Это процесс познания опирается на твёрдо установленные факты;
3. Наука не основывается ни на каких догмах, только на фактах;
4. Факты эти получены из наблюдений и экспериментов, неоднократно повторенных и проверенных;
5. На основе этих экспериментов создаются теории и модели явлений, которые уточняют и модернизируют при появлении новых фактов.
Нас в школе учили, что наука познаёт объективные законы природы, никак не зависящие от самого человека. На поверку, всё созданное физикой – достаточно условно и очень сильно зависит от созданного физиками языка. И такой же условностью являются так называемые «физические законы».
- А насколько эти законы соответствуют реальному миру?
- Встречный вопрос: а в реальном мире есть «температура», «давление» и прочее? Это всё слова физического языка, не более того.
- Насколько с помощью этого языка можно жить и работать в реальном мире?
- Как-то можно, и техника нам это показывает. Юридические законы тоже как-то соответствуют человеческой практике. А когда сильно не соответствуют, приходится их менять. И в физике так же.
- Вы ставите физические законы в один ряд с юридическими, но ведь это совершенно разные вещи. Физика изучает объективные закономерности.
- А чем человеческое общество менее объективно, чем набор идеальных физических объектов? В человеческом обществе мы живём и ощущаем его непосредственно, без всяких приборов. А идеальных газов никто никогда не видел, как и идеального падения тела в идеальной пустоте.
- Но физические законы подтверждаются последующими измерениями и наблюдениями.
- Измерения и наблюдения делаются на основании тех же самых законов и, выходит, что законы подтверждают сами себя. Математикам это хорошо известно: если аккуратно построить какую-нибудь систему, то все выводы будут подтверждать друг друга и не будет никаких противоречий. А как это соотносится с окружающим миром – неизвестно. Жили мы две тысячи лет в евклидовом мире, а потом Эйнштейн в паре с Минковским придумали другой мир и теперь часть из нас живёт в евклидовом мире, а часть в каком-то другом, неевклидовом. А может быть, временами мы живём в евклидовом мире, а временами в неевклидовом. Все подтверждения говорят лишь о том, что физический мир придуман достаточно логично, раз физики натыкаются на противоречия не каждый год.
- Значит, Вы отвергаете физику?
- Отнюдь нет. Нам физика строить и жить помогает, как и множество изобретённых человеком инструментов, например, колесо – очень удобное изобретение. В природе колеса нет, но не будем же мы на этом основании отбрасывать колесо. И физику не будем отбрасывать. Просто следует помнить, что физика – больше творчество, чем исследование. Художник ведь тоже пишет свои картины на основе наблюдения мира. А то, что пропорции далеко не всегда соответствуют реальным, скажем, у Ренуара, так это неважно. Важно, что картина прекрасна и выполняет своё предназначение. И так же творчество физиков в той мере, в какой оно полезно для нас, никоим образом нельзя отвергать. Следует только помнить, что на основании их умозаключений мы не можем судить о реальном мире, как не можем судить о пропорциях человеческого тела на основании картин Пикассо.
Вернёмся к обсуждению физического «Символа веры». Итак, первые пять пунктов, относящиеся к познанию, не более, чем агитация и пропаганда, цель которой убедить нас в абсолютности полученных наукой результатов, чтобы нам не приходило в голову никаких сомнений.
Из всего перечня пунктов остались два последние, относящиеся уже не к процессу познания, а к взаимодействию научного сообщества с остальным человечеством:
6. Знания, полученные наукой в результате процесса познания, становятся общим достоянием человечества;
7. Наука ничего не навязывает, она только распространяет полученные знания, помогая людям преодолевать заблуждения и суеверия.
Насчёт достояния всего человечества тоже не всё так гладко, как кажется. Во-первых, многие знания вовсе не становятся достоянием всего человечества. И это прекрасно!
Любознательные учёные, как я уже писал во втором письме, ухитряются в своём стремлении к научной истине такого напридумывать и наизобретать в своих лабораториях, что жадному до знаний человечеству лучше бы никогда об этом не слышать. Иначе наиболее шаловливые представители человечества смогут даже учёных поразить своим умением находить практическое применение научным открытиям. Правда, военным в руки это всё же попадает, но хорошо, хоть не всем остальным.
Во-вторых, чтобы освоить многие знания, даже просто понять, о чём идёт речь, необходимо самому стать учёным достаточно высокой квалификации. И это тоже нормально. Во все века и во всех культурах люди понимали, что знание требует обучения. Правда, не всегда столь длительное обучение оправдано. Приведу цитату, которую я уже приводил в четвёртом письме:
… современная наука вовсе не столь трудна и не столь совершенна, как стремится внушить нам пропаганда науки. Такие её области, как медицина, физика или биология, кажутся трудными лишь потому, что их плохо преподают; что существующие учебные разработки полны лишнего материала, что обучение начинается слишком поздно. Во время войны, когда для американской армии потребовалось за короткое время подготовить большое количество врачей, оказалось возможным свести все медицинское образование к полугодовому обучению (однако соответствующие учебники давно исчезли, поскольку во время войны науку можно упростить, а в мирное время престиж науки требует большой сложности).
(«Против методологического принуждения». В кн.: Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. Москва, 1986).
Я согласен с Полом Фейерабендом: евронаука вовсе не заинтересована в том, чтобы делать свои знания общедоступными. Перегруженность специальными терминами, в которых зачастую вовсе нет необходимости, создаёт ореол особой значимости вокруг тех, кто ими владеет. Здесь проявляется присущая всем культурам цеховая психология: представители всех более-менее квалифицированных профессий стараются оградить свой цех от «профанов» специальной терминологией и многими другими ухищрениями.
Научному цеху это свойственно даже в большей степени, чем всем остальным цехам. Это особенно заметно в современных российских околоэкономических специальностях. Нерусское, но уже обрусевшее слово «тенденция» заменяют словом «тренд», а русские «спад» или «замедление роста» – «рецессией», и у неспециалистов дух захватывает, когда они слышат эти нововведения в устах маэстро экономики.
Осознают ли сами учёные скрытую цель подобных нововведений?
