Европейская наука вообще не знает понятия «целое», хотя и повторяет это слово на каждом шагу. Когда европейский учёный сталкивается с целым, он, как ребёнок, обязательно начинает разбирать это на части. А когда он доходит до мелких деталей и дальше уже разбирать на части не может, он говорит: «Я понял причину явления». Для европейского учёного понять явление – это:
1. разобрать его на части и узнать, из каких мелких деталек оно составлено;
2. разбить детальки на группы;
3. для каждой группы написать систему уравнений, описывающих поведение этих деталек в разных условиях.
Трудно поверить? А Вы посмотрите повнимательнее, как Вы – астроном – описываете причины. Или попросите знакомого физика объяснить Вам какой-нибудь физический процесс. Вы увидите, что всё объяснение сведётся либо к математической модели процесса, либо к описанию поведения его элементов. Сложные математические модели нужно будет ещё понять, и когда Вы поймёте математику (а на это уйдёт масса времени и сил), она Вас так в себя затянет, что вы забудете смысл своего вопроса, и Вам покажется, что Вы всё понимаете. А как возникают эти модели? Есть какие-то наблюдаемые явления, физики определяют какие-то параметры их свойств, которые выделяют из целого в соответствии со своими априорными умозаключениями. Потом ищут математический инструмент, который описывает эти параметры близко к результатам измерений. А после этого объявляют, что поняли физическое явление. Затем, для обозначения элементов математической модели, вводят новые слова. И, наконец, используют эти слова, говоря, что это объясняет процесс. А ежели присмотреться, то видим, что модель подбирали так, чтобы она давала как можно более близкие значения к наблюдаемым. Затем элементы этой модели стали самостоятельными понятиями. А потом используют эти понятия, якобы объясняя ими те явления, которые наблюдают. Сначала модель под явление подгоняли, а потом из модели объясняют – собака, кусающая себя за хвост.
Возьмём уравнения Максвелла. Они достаточно хорошо описывают поведение заряженных тел. Идеальных зарядов и прочего, поведение которых описывают эти уравнения, в мире нет, там всегда присутствует масса дополнительных факторов. Учесть все эти факторы невозможно, поэтому мы всё отбрасываем, оставляем заряд и массу и помещаем это в идеальное пространство, где ничего другого нет. Получаем красивые и удобные уравнения. В математической модели Максвелла появляются «волновые» функции. Отлично – будем называть это волнами! Волновые функции – чистая тригонометрия, собственно электромагнитных волн никто не видел. Но мы назовём это волнами. Ура! появились электромагнитные волны. А раз волны, то должна быть среда, которую эти волны волнуют. Можно и неподвижный эфир выбрать в качестве среды. Эфира никто из физиков не наблюдал, но должно же быть что-то, что волнуется. Потом эфир не подошёл, эфир выкидываем. А заменить-то нечем! Ничего, назовём то, что волнуется, «полем». Теперь у нас есть понимание причин электричества и объяснение, удовлетворяющее и самих физиков, и всех, кто физикам верит. А что это за поле, из чего оно состоит? А ни из чего – из самих волн, это они и волнуются. Опять собака, кусающая себя за хвост – логика, ходящая по кругу. Свет – электромагнитные колебания. А что там колеблется? – Раньше колебался эфир, теперь колеблются сами колебания, да ещё уравнения. Но физики не колеблются, они твёрдо верят в такие объяснения. Вот и получается, что поле – таинственное понятие, доступное только мистическому уму физика-теоретика.
Но с вершиной научной мысли, объясняющей связи и причины явлений, я столкнулся, когда прочёл в учёной книге, что Земля имеет форму геоида. Вспомнив, что «гео» по-гречески – Земля, а «эйдос» – вид, я понял, что Земля имеет форму, похожую на форму Земли. Какое проникновение в суть и причины явлений! Скажи такое в ненаучной компании – за дурака могут принять, но научный термин «геоид» сразу всё меняет и чувствуешь величие научной мысли! А приглядеться, так почти весь «физический смысл» (то, что остаётся, если отодвинуть в сторону математику) состоит из подобных филологических трюков, только не столь откровенных.
Давайте возьмём что-нибудь попроще, поближе к нашим профессиям. Пусть это будет так называемая система мира Коперника. Что в центре мироздания? – А какой смысл задавать подобный вопрос? Где возьмём начальную точку в системе координат, там и будет центр – по крайней мере, это следует из принципа относительности Галилея. У Птолемея Земля в центре и планеты вращаются по циклам и эпициклам. У Коперника – Солнце и планеты вращаются по эллипсам. А если поставить наблюдателя в центр Галактики, то он не увидит ни эпициклов, ни эллипсов. С его точки зрения Земля и Солнце вместе вращаются вокруг центра Галактики, причём Земля движется по волнообразной кривой, заходя то с одной стороны Солнца, то с другой. Ну, а на самом-то деле что? – А нет никакого «на самом деле», есть только разные наблюдатели и разные точки зрения. В системе Птолемея уравнения получаются сложнее, в системе Коперника проще – и вся разница. При этом чистых эллипсов и в системе Коперника не получается. В уравнения, описывающие движение каждой планеты приходится вводить столько поправок, что эллиптическими орбиты можно называть лишь из почтения к памяти великого Кеплера.
Филолай описывал систему мира с Солнцем в центре, исходя из своих мистических взглядов, и для него вопрос о центре имел смысл, но не физический, а мистический. А у сегодняшних астрономов вопрос о центре Солнечной системы не имеет никакого смысла. Но зато можно обвинять астрологов в отсталости и малограмотности, поскольку они пользуются системой мира Птолемея.
Чтобы понять, насколько эффективен физический подход в познании причин и связей, посмотрим, что будет делать физик в некоторой придуманной ситуации. Предположим, перед нами учёный, ничего не знающий о программировании, вообще не знающий о существовании такого вида деятельности, и дадим ему компьютер без программного обеспечения – голое «железо». А теперь попросим его изучить это «явление природы». Физический и технический гений разберёт его на части, до последнего чипа. Может быть, он даже поймёт, какую функцию выполняет каждый элемент и как он работает. Возможно, он сможет сделать ещё один такой же. А потом он построит теорию и с её помощью объяснит нам устройство явления под названием «компьютер». Но будет ли в этом объяснении хоть какой-то смысл? – Нет, не будет, поскольку назначение этого прибора нам останется непонятным. Мы поймём, что отдельные биты могут быть в двух разных состояниях, но зачем всё это – не поймём. Но физик скажет: «Так устроен мир (компьютер), таковы законы природы» и преподнесёт нам теорию «битового поля». А если загрузить в компьютер программу, но физику об этом не сказать, то, в соответствии со своей теорией, он будет объяснять, что вот этот бит перешёл во второе состояние, потому что перед этим ещё один бит в другом месте сменил состояние – и такой рассказ будет продолжаться не до бесконечности, но очень долго. Ему даже в голову не придёт, что причина может лежать в другом слое процессов.
Есть ещё один подход к определению причин. Когда у нас есть процесс, то причиной какого-либо явления в этом процессе будет предшествующее ему явление. После этого – вследствие этого. Идёт человек по лестнице и размышляет: первая ступенька – причина второй, вторая – причина третьей и так далее.
Другого значения слова «причина» у физиков нет: или предшествующее явление, или слово в математической модели. У древних евреев было более богатое представление о причинах. В иврите есть даже разные слова, обозначающие разные по характеру причины. Есть причина «сива», как предшествующее событие в процессе, а есть причина «рош» – голова, начало. Но не то начало, с которого начинается процесс во времени, не первое событие, а то «начало», которое лежит в другом слое и является источником всего процесса в целом. Например, семя – причина всего последующего дерева: корней, ствола, ветвей и т.д., любой фазы роста дерева.
Есть и третье слово для обозначения причины: «ав» – отец, причина. Она вообще не лежит в ряду событий, это причина – категория, которая вызывает другие категории следствий. Например: страх – причина лжи. Ясно, что в естественных науках такого представления о причине нет. В других культурах есть представление о целом, как о причине частей, но в европейской науке этого нет или только-только начинает пробиваться в гуманитарных науках. Но до древних евреев глубина сегодняшней естественнонаучной мысли не дотягивает: в «естественнонаучном подходе», который Вы так любите, даже представления о целом нет. Вот и получается, что вы описываете поведение битов в компьютере, ничего не зная о выполняемой программе. Вообще, в современной естественной науке три основных подхода к познанию:
1. разобрать на детальки и изучать детальки группами и по отдельности – это анализ;
2. выделить какой-нибудь признак или несколько, но не больше шести, составить таблицу и по разным графам написать явления или объекты – это классификация.
3. два-три признака назвать общим словом и добавить это слово как новый признак в другую таблицу – это будет обобщение;
4. а ещё есть статистика – это особая песня, ей надо отдельный раздел посвящать, что я и сделаю позже.
К этому приделываем математику – вот и вся наука. У математики – особая роль. Математические модели не только позволяют описывать ход процесса и получать численные результаты. Математика призвана заменить изучение целого построением моделей и за сложными математическими конструкциями скрыть разорванную на мелкие кусочки картину естественнонаучного мира. Кант как-то сказал, что в каждой науке столько науки, сколько в ней математики. Действительно, выбрось математику и во многих местах даже мыслей не обнаружишь – сплошная тавтология. Следует быть справедливым: прикрывать малосодержательность многих теорий помогает не одна математика, а ещё и греческий с латинским. Из них удобно брать слова для конструирования новых научных понятий, вроде геоида.
В заключение могу сказать, что подобное описание мира значительно беднее и по содержанию, и по смыслу тех описаний мира, которые составляют основу многих других культур. Для решения технических задач такой подход, наверное, эффективнее. Но только для решения чисто технических задач. Хотя, думаю, не переборщил ли я с научной эффективностью? Фейерабенд думает иначе.
Не существует особого метода, который гарантирует успех или делает его вероятным. Учёные решают проблемы не потому, что владеют волшебной палочкой – методологией или теорией рациональности, – а потому, что в течение длительного времени изучают проблему, достаточно хорошо знают ситуацию, поскольку они не слишком глупы (хотя в наши дни это довольно сомнительно, ибо почти каждый может стать учёным) и поскольку крайности одной научной школы почти всегда уравновешиваются крайностями другой. (Кроме того, учёные весьма редко решают свои проблемы: они совершают массу ошибок, и многие из их решений совершенно бесполезны.) В сущности, едва ли имеется какое-либо различие между процессом, приводящим к провозглашению нового научного закона, и процессом установления нового закона в обществе: информируют всех граждан либо тех, кто непосредственно заинтересован, собирают «факты» и предрассудки, обсуждают вопрос и, наконец, голосуют. Но в то время, как демократия прилагает некоторые усилия к тому, чтобы объяснить этот процесс так, чтобы каждый мог понять его, учёные скрываютего или искажают согласно своим сектантским интересам.
………..
… современная наука вовсе не столь трудна и не столь совершенна, как стремится внушить нам пропаганда науки. Такие её области, как медицина, физика или биология, кажутся трудными лишь потому, что их плохо преподают; что существующие учебные разработки полны лишнего материала, что обучение начинается слишком поздно. Во время войны, когда для американской армии потребовалось за короткое время подготовить большое количество врачей, оказалось возможным свести все медицинское образование к полугодовому обучению (однако соответствующие учебники давно исчезли, поскольку во время войны науку можно упростить, а в мирное время престиж науки требует большой сложности). Нередки случаи, когда напыщенный и самодовольный специалист терпит фиаско перед лицом обычного человека. Многочисленные изобретатели создают «невозможные» машины. Юристы снова и снова показывают нам, что специалист подчас просто не понимает, о чем говорит. Учёные, в частности врачи, порой приходят к совершенно противоположным результатам и, обращаясь к помощи родственников больного (или местных жителей), посредством голосования принимают решение о средствах лечения. Как часто наука совершенствуется и обращается к новым направлениям благодаря ненаучным влияниям!
(«Против методологического принуждения». В кн.: Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. Москва, 1986).
Поэтому, когда Вы описываете историю своей науки, не стоит древних мыслителей считать предшественниками сегодняшнего естествознания. Европейская наука взяла у них некоторые результаты, ничего больше не сумев понять. Недаром Роши Судзуки -знаменитый японский мастер дзэн сказал, что в европейском искусстве есть дзэн, а в европейской науке его нет совсем. В данном контексте «дзэн» можно перевести как постижение сути вещей. Согласен с ним – постижение сути в современных европейских естественных науках успешно заменено детальным изучением внешних признаков.
Пора и заканчивать: вижу, что уже накатал целых девять страниц в Ворде.
До свиданья, дорогой соседушка, до следующего письма.
Ваш М. Левин.
